Смелая жизнь - Страница 46

Глаза Зоей щурятся по-прежнему. Задорную девочку так и тянет шалить и смеяться, а этот смугленький уланчик, как нарочно, ударился в задумчивость. Какой он странный, необыкновенно странный в самом деле! И о чем думает? И чего задумывается? Ужели можно задумываться и тосковать в этот чудесный душистый полдень?..

— Пан уланчик! — кричит в самое ухо Нади шалунья. — Пари держу, что вы думаете об офицерских эполетах!

Надя вспыхивает и потупляется.

Как близка она к истине, эта черноглазая девочка! Увы, она почти угадала ее думы.

Если и не об офицерских эполетах думает теперь она, Надя, то о долгом, тягучем мирном застое, без войны и похода, который еще надолго отодвинет от нее эти желанные эполеты.

И Надя невольно украдкой вздыхает при одной этой мысли.

— Слушайте, пан уланчик, — слышится над нею звонкий, как серебряный колокольчик, голосок Вышмирской, и уже не шаловливые, а глубокие сердечные нотки проскальзывают в нем. — Ведь я знаю, вам обидно и больно… отлично знаю… Вон Юзеф офицер, а вы нет… А между тем вы храбрее Юзефа… Вы герой… Он сам рассказывал мне про вас… про Панина… про Баранчука этого также… и про самого себя — как вы отвели удар неприятеля от его головы… Всем нам рассказывал в первый же вечер вашего приезда… Ах, Саша, какой вы храбрый! И я… и Рузя, и Ядя, и дядя Канут — все, все говорят это… Знаете, когда Юзеф рассказал мне про все — мне захотелось бежать к вам, упасть перед вами на колени и… я не знаю, право… Я очень глупа, Саша… но… я бы так хотела вознаградить вас за спасение жизни моему Юзефу, за вашу храбрость… Знаете, что Юзеф прибавил, когда рассказывал о том, как вы спасли его? «Я, — говорит, — не только бы свои офицерские эполеты охотно отдал Дурову, а кое-что побольше…» И знаете, что он еще сказал?

— Нет, не знаю! — улыбнулась Надя.

Восторженное настроение Зоей в одно и то же время и забавляло и трогало ее.

— Он сказал, что хотя вы, пан Дуров, и русский, но что он охотно бы отдал такому герою свою сестру в жены, то есть меня, пан Дуров… Поняли вы меня?

Надя вскочила как ужаленная.

— Какой вздор! — вся вспыхнув до корней волос, воскликнула она.

— Но почему же вздор? — горячо сорвалось с уст девочки. — Или вы не знаете, что во времена рыцарства и турниров прекраснейшие дамы отдавали свою руку и сердце герою-победителю?

— Но то было во времена рыцарства! — произнесла Надя. — А теперь эти времена давно минули, и я притом далеко не «герой-победитель», — добавила она с улыбкой.

— А!.. Понимаю… — обидчиво перебила ее Зося. — Вы хотите сказать, что и я не прекрасная дама и не достойна этой чести — венчать победителя! — И в ее черных глазках засверкало что-то похожее на слезы.

— Вовсе не то, — попробовала было защищаться Надя, — а просто вы и я… мы… мы… как вам это сказать?..

Ну, мы просто слишком молоды, чтобы мечтать о браке… Мы почти дети…

— Мы вырастем когда-нибудь! — с комической наивностью стояла на своем Зося. — Я бы охотно ждала долго, очень долго такого героя, как вы! Ведь вы герой! Ах, пан Дуров! Если бы вы знали, как я полюбила вас с той минуты, когда Юзек сказал тогда, помните, весною, на нашем бале, что вы ушли из дома ради военной службы и походов. Потом я долго и много думала о вас… А когда Юзек рассказал про все ваши подвиги, и про вашу храбрость, и про свое спасение — о, особенно за это полюбила я вас! — то мне так захотелось сделать вам что-нибудь приятное, хорошее, от чего вам стало бы радостно на душе… Я вас так крепко и много люблю, так же крепко, пожалуй, как и Юзю, или только разве чуточку поменьше… И вот что я придумала: вы знаете, пан уланчик, у меня есть своя земля и прехорошенькое поместье, оставленное мне отцом… Там есть маленький домик, совсем особенный и чудо какой прелестный. Вокруг домика цветут розы… много, много, как в сказке… И это — мой собственный домик, мои собственные розы, и там так хорошо, как в раю. И мы будем там жить, когда поженимся… с вами… Дядя Канут посердится, конечно, потому что вы русский, а я полька, и потому, что он уже нашел мне жениха. Но долго он не будет сердиться, потому что… вы спасли жизнь Юзи и имеете право взять за это мою жизнь — жизнь его сестры…

— Ах, Зося, Зося! — прервала восторженную девочку Надя. — Вы знаете, что я солдат и ни на что и ни на кого в мире не променяю моего солдатского ранца.

— Ну да и не надо менять! — еще более оживляясь, залепетала Вышмирская. — Я буду также находиться в походе… с вами в походе… Ах, как это будет весело: играет музыка, развеваются знамена, и мы все едем… едем.

— Дитя! Дитя! — с улыбкой произнесла Надя, любуясь ее прелестным оживленным личиком.

— Ну вот, «дитя»! — поджала она с неудовольствием свои пухлые губки. — А дядя Канут говорит, что я большая и что мне пора подумать о замужестве… И знаете, что (тут она таинственно подвинулась к Наде и прошептала ей почти на ухо, несмотря на то, что кругом их не было ни души) ко мне уже жених сватался… Ей-богу… Пан Линдорский… тоже улан, только офицер и богатый. У него под Вильной свои поместья. Тот самый, который вас и Юзьку определил в уланы. Только я не пойду за него… Он совсем как дядя… совсем взрослый человек… мне будет скучно с ним… Что за радость! А за вас пойду… Вы веселый, молоденький и притом вы — герой… Ей-богу!.. Ничего, что вы русский… Ах, как славно будет!.. — И она радостно запрыгала и захлопала в ладоши.

— Нет, нет! Это невозможно, милая крошка! — произнесла тихо Надя.

— Но почему? Или у вас уже есть невеста?

— Нет, нет! — поторопилась успокоить ее та.